Если кто-то думает, что шизофрения — это весело, то он глубоко заблуждается. Образ хихикающего и улюлюкающего беспредельщика, творящего все, что он захочет, это киношный бред. На самом деле, безумие — это страх. Липкий, вонючий страх, от которого трясутся руки, деревенеет лицо и путаются мысли. А еще ты теряешь самого себя. Твоя память, еще вчера услужливо подкидывавшая необходимую информацию, начинает блуждать в лабиринтах психоза. Она позволит вспомнить, как тебя отшвырнул пьяный хахаль твоей не менее пьяной мамаши, когда тебе было три года отроду. Но ты будешь долго думать, какое у тебя отчество по паспорту. Думать и понимать, что еще один кусок твоей личности исчез навсегда.
Шизофрения — это ампутация личности, это ни шиша не весело. Какой-то придурок ляпнул, что псих не осознает, что он псих. Это все равно, что сказать, что безногий не осознает, что он безногий.
Двигается крыша незаметно, день за днем. Дома тебе выспаться не дали, на работе вместо зарплаты жалкую подачку всунули и еще тебя же и обвинили. В подъезде пьяные отморозки выбили зубы, за то, что не дал сигарету. Чиновники с лоснящимися мордами забавляются над тобой и заставляют все справки собирать сначала, под надуманным предлогом. Потом, в курилке, они будут кичится, мол, как я ловко того лоха опустил?
Как кирпичи, проблемы скапливаются в дымовые трубы над тобой. И тогда ты уходишь в запой, или умираешь, или уходишь в монастырь, или… или сходишь с ума. Моей песчинкой, обвалившей разум, стала куча собачьего дерьма.
* * *
За неделю я спал часов девять-десять. Хотя трудно назвать сном череду хаотичных кошмаров. Они не приносят облегчения, лишь еще больше закручивают мысли в спутанный узел.
Кое-как собравшись, я пошел на работу. Утренняя прохлада и пешая прогулка давали некоторое облегчение в жизни. И первый же шаг в подъезд окончился характерным «плюх». Соседи со здоровой психикой и атрофированной совестью не утруждали себя уборкой за своими же собачками. У меня не было сил даже выматериться. Босиком я вернулся в квартиру и пошел отмывать сланцы. Удовольствие, мягко говоря, ниже среднего.
Вот тогда-то, озлобленный, чуть не блюющий от отвращения, я и заметил его в зеркале. Он был похож на меня. Что было бы логичным, будь он отражением. Но отражение не хохочет, когда на него смотрит озлобленный мужик без тени улыбки на лице. А эта мразь лыбилась до ушей и тыкала в меня пальцем. Так не слишком развитые личности смотрели, как пацан в одном фильме трахал пирог. Гыгыкая и тыкая пальцем. Вот только я пироги не насильничал, и это происходило не в кино.
— Приплыли! — с каким-то даже облегчением произнес я. — Вот я и двинулся.
Рот двойника в зеркале двигался, но вовсе не в такт моим словам. Он вообще скосил взгляд в сторону и обращался к кому-то. Напрягшись, я услышал, как будто через стену:
— Иди сюда, похоже они включили в шоу функцию узнавания. Бросай свою фигню, тут классное показывают!
Быть «классным, которое показывают» мне не хотелось. Мало того, что надо мной издевались окружающие, так еще и выверты психики меня за клоуна держали. Перебор.
Напялив еще мокрые сланцы, я потопал на работу. А вечером, пообещал я себе, расфигачу это зеркало в порошок. Но все оказалось гораздо хуже.
Урод подсматривал за мной через любую отражающую поверхность, включая витрины магазинов и очки прохожих. К вечеру он стал появляться не один, а компании идиотов, похожих на моих знакомых, только с повадками то ли олигофренов, то ли школьников перед клетками с обезьянами.
Ошметками рассудка я пытался обдумать ситуацию. Можно было сдаться в ласковые руки психиатров, но это означает потерю всех гражданских прав и свобод. Любой, кто утверждает обратное, либо не знает, о чем говорит, либо участвует в этом со стороны врачей.
Закрыться в комнате без зеркал? Я не в голливудском блокбастере и жрать, даже безумный, хочу каждый день. Бомжевать? Благодарю покорно, но у нас не Алабама, а приполярье. Тут, мать ети, холодно бывает даже летом…
В одном книги и фильмы о психах не врут. Когда хозяина припирает к стенке, мозг начинает искать выход, каким бы безумным он ни был. Изворотливость, вот что позволило выжить человечеству. И я стал слушать. Слушать, о чем эти дегенераты говорили…
Их мир был похожим на наш. Люди любят есть, спать и сношаться. Но не было в том мире войн, болезней, бедности и жестокости. А через зеркала они наблюдали за альтернативными вселенными. И наша была сосредоточием кошмара. Они воспринимали ее как реальность, не более серьезно, чем мы воспринимаем фильмы о зомби-апокалипсисе. Наш мир был их адом.
План уже вырисовывался, я даже позволил себе улыбнуться. Улыбку увидел директор и отправил меня домой, отдохнуть пару дней. Видимо, тот еще оскал был. Теперь мне надо в контору ритуальных услуг. Старинная традиция закрывать зеркала в доме последнего тамады решалась проще — их вовсе не было. Так что я спокойно купил все, что мне было нужно.
Околицами, где нет витрин, а стекла грязные и мутные, я дошел домой. Сказывались изматывающая бессонница и психическое перенапряжение последних дней — меня качало от усталости. Но план действий был, и это придавало силы.
Однообразная работа по дому: помыть полы, почистить картошку, сварить борщ… Изредка я посматривал в отражения и хранил выражение угрюмого безразличия.
Как я и рассчитывал, друзья смотрящего шоу уходили со скучного представления. Мы остались с любителем подсматривать за жизнью в аду один на один.
Вот теперь медлить было нельзя. Пройдя в ванную, я уперся взглядом в зеркало. Отражение стушевалось. Видимо, красные воспаленные глаза, впалые щеки и бардак в прическе были впечатляющими.
— Хочешь интересное увидеть? — спросил я.
Охламон сглотнул. Видимо, их наблюдение редко замечали. Ему бы с оператором зеркал или как это у них называется, пообщаться, но он, наверное, хакер местного разлива, молодой и глупый. То, что мне надо.
— Так хочешь? — повторил я вопрос.
— Хочу, — робко ответил он.
— Смотри, — сказал я и строго добавил. — Только один сиди, если кто придет, я все брошу!
Он щелкнул какой-то кнопкой на пульте и уставился на меня. Как же, дикий людоед станцует лично для белого сагиба.
В комнате, прямо на линолеуме, из черных лент и свечей, купленных в ритуальном магазине, я составил базовую пентаграмму. Усилил ее тремя видами знаков: рунами, древнекитайскими иероглифами и клинописью. Юность, проведенная в занятиях оккультизмом, прошла недаром. Получилось почти идеально. Балбес наблюдал за мной, как ребенок за фокусником.
Через два зеркала, поставленных друг напротив друга, я сотворил тоннель перехода — бесконечное отражение. Теперь осталась совсем маленькая деталь. Только бы он ничего не заподозрил. Похоже, я вспотел от напряжения, но наблюдатель развесил уши и чуть в ладоши не хлопал. Я поманил его пальцем. Мгновение он колебался, а потом подался вперед. Схватив его за рубашку, я рванул его в наш мир. Зеркало затрещало, но выдержало. Еще рывок, и я уже с той стороны.
Я огляделся.
Просторная комната с французскими окнами до пола, легкой ротанговой мебелью и белыми воздушными занавесками. Даже эта комната была втрое больше моей халупы. Похоже, я не прогадал. Обернувшись, я увидел в зеркале моего наблюдателя. Он ползал по полу, путаясь в черных траурных лентах и пытался осознать произошедшее. Я приветливо помахал ему, улыбнулся и разбил зеркало кулаком.